Еврокомиссия готовит решение о включении России в перечень «высокорисковых третьих стран» в сфере противодействия отмыванию денег и финансированию терроризма (AML/CFT). По сути это европейский аналог «черного списка»: для всех операций с российскими контрагентами финансовые институты ЕС будут обязаны применять усиленную проверку (enhanced due diligence), а часть банков — ускоренно «разрисковываться», сокращая связи и лимиты. Логика шага — не только санкционная, но и регуляторная: с 2025 года ЕС развивает самостоятельную систему AML-надзора и все меньше оглядывается на решения FATF.
До сих пор Брюссель почти зеркалил позиции FATF. Но после начала полномасштабной войны на Украине FATF приостановила членство России, так и не включив ее в «call for action list» из-за сопротивления ряда стран, прежде всего из блока BRICS — этот сюжет подробно обсуждался в европейских институтах еще в 2024 году. Тогда Европарламент прямо призывал Комиссию признать Россию высокорисковой юрисдикцией, указывая на сочетание коррупции, роли государства в финансовых потоках и военных рисков.
Комиссия обещала завершить собственную оценку к концу 2025 года — и, судя по подготовленным материалам, слово сдержала. Параллельно Брюссель демонстрирует, что европейский AML-контур становится автономным: летом 2025 года обновление списка высокорисковых стран уже прошло через делегированный регламент ЕС.
Технически включение России в европейский список high-risk юрисдикций разворачивается для финансового рынка в три вполне осязаемых эффекта — и каждый из них бьёт по скорости, стоимости и самой возможности расчетов.
Во-первых, это режим тотальной «лупы» над любыми операциями с российским следом.
Любой платеж, где прямо или косвенно участвует российская сторона, автоматически попадает в зону усиленной проверки. Банки обязаны копать глубже обычного KYC: смотреть конечных бенефициаров (UBO), поднимать происхождение средств, разбирать экономический смысл и цель транзакции, проверять цепочки посредников и маршруты движения денег. На практике это означает больше запросов документов, больше «уточняющих вопросов» и больше поводов для приостановки сделки до тех пор, пока комплаенс не соберёт досье, достаточное для отчётности регулятору.
Во-вторых, неизбежно растут комплаенс-издержки — а вместе с ними и сроки.
Даже операции, которые по сути выглядят «чистыми», будут идти дольше. Не потому что банк внезапно стал подозрительнее, а потому что теперь это прописанная регуляторная обязанность: каждый такой платеж должен пройти расширенный фильтр, а сотрудники комплаенса — зафиксировать проверку в стандартизированном виде. В итоге увеличивается себестоимость обслуживания клиентов, растут тарифы на сопровождение трансграничных платежей, а бизнес закладывает дополнительные дни (а иногда и недели) в финансовую логистику.
В-третьих, ускоряется de-risking — «санитарная зачистка» оставшихся каналов.
Те европейские банки, которые ранее сохраняли ограниченные корсчета или узкие платежные коридоры, получают чёткий сигнал. Прецеденты ЕС показывают, что после попадания страны в high-risk-перечень рынок почти всегда идёт по пути сокращения экспозиции: лимиты режутся, корсчета закрываются, «исключения» сворачиваются.
Отдельная ирония в том, что ещё недавно некоторые европейские чиновники называли эту меру «скорее символической»: под санкциями российский финансовый сектор и так почти отрезан от ЕС. Но рынок устроен иначе: как только символ превращается в регламент, он перестаёт быть декларацией. Комплаенс-реальность быстро переводит политические жесты в операционные процедуры — а уже те, в свою очередь, меняют поведение банков и стоимость денег для клиентов.
Решение выходит на сцену в момент, когда ЕС пытается сломать сопротивление Бельгии по вопросу использования доходов от замороженных российских активов в пользу Украины. Бельгия, где через Euroclear сосредоточена львиная доля заморозки, опасается юридических рисков и финансовой дестабилизации, настаивая на «разделении ответственности» между странами ЕС.
Для российской стороны эффект будет разным по сегментам:
Экспортерам и импортерам, работающим через дружественные/нейтральные банки-посредники, придется готовиться к дополнительным запросам документов, подтверждению конечных бенефициаров и источников средств. Риск — срывы сроков поставок и удорожание расчетов.
IT, креативным и сервисным компаниям сложнее будет получать выручку из ЕС, даже через третьи страны: комплаенс-фокус сместится на «экономическую связь с Россией».
Частным лицам (особенно с ВНЖ/паспортами ЕС) — больше вопросов при переводах, инвестициях, сделках с недвижимостью и даже при банальном «переводе родным». Усиленная проверка действует «по происхождению риска», а не по гражданству клиента.
Иными словами, даже там, где санкции оставляли «тонкие коридоры», AML-режим будет их постепенно сужать.
Еще один важный нюанс: с 2025 года ЕС выстраивает собственную архитектуру AML-надзора, а в 2027-м к формированию списка начнет подключаться европейское Управление по борьбе с отмыванием денег (AMLA). Это означает, что «соответствие ожиданиям FATF» перестает быть для стран единственным способом выйти из европейского списка — будет отдельная, более политизированная европейская логика риска.